3 января 2020 г. тВОрЧестВО К пастухам последний день декабря. плотный серый вязкий туман, стоявший всю ночь, к полудню осыпался огромными сверкающими кристаллами, и проступило бледное, холодно-блестящее солнце, похожее на призрак. Оно не согрело землю, но, высветив замороженные синие дали, явилось добрым знаком. Олешки, у избы читальни, с грустно-покорными глазами, заиндевелые, перебирают ногами и приседают, расставляя их, когда эвенки подтягивают крепежные, опоясывающие ремни. От малейшего перемещения людей и животных нетерпеливо-нервно «повизгивает» сухой сыпучий снег. Запомнились руки оленеводов - умные и терпеливые, работающие при пятидесятиградусном морозе, готовя упряжки к дальней дороге. Все ремни ощупаны, опробованы на прочность. таким рукам можно верить и вверяться, накануне мне исполнилось восемнадцать лет. Я работаю первый год в эвенкийском оленеводческом колхозе «Новая жизнь», я знал, что мне предстоит в каких-то числах января отправиться в командировку к пастухам, и, все же, появление проши - заведующего фермой, за час до наступления Нового года, было полной неожиданностью. «собирайся, командиропка». проша, облаченный в оленьи шкуры, стоял в облаке морозного пара у порога, словно привидение, и всем своим экзотическим видом являл действительность командировки. мама запричитала, заохала и, подчиняясь командному слову «командиропка» забегала в поисках теплых вещей. Через полчаса я был укомплектован: тяжелое отцовское пальто, высокий воротник поднят, завязанный шарфом, большие, неразношенные валенки. проша был нем, он ничем не выдал своего отношения к происходящему. сНежНОй целиНОй Дыхание Нового 1952 года в эту ночь нельзя было не заметить: над крышами, занесенного снегом поселка, столбами поднимался дым, через ребристую броню заледенелых окон пробивался теплый, желтоватый свет. В эту ночь поселок плясал, пел, грешил и исповедывался, а через проталины в окнах заглядывал изумруд месячной ночи. На северо-востоке, за угрюмыми громадами гор пробивала зеленовато-тусклая полоска неба, ниже которой тлел чахлый багрянец. из этого сиротливого угла робкой красочности шла, едва ощутимая тяга воздуха, но при усиливающемся холоде стыли ноги в валенках, тело деревенело и заледеневшее лицо прихватывало морозом. позднее я узнал: новогодняя ночь ознамено- валась не только всеобщим весельем, но и пиком мороза, опустившимся по цельсию, ниже шестидесятиградусной отметки. Я сажусь спиной к тяге ветра и к движению упряжки. моими олешками, парой, можно не управлять, они понимающие и следуют строго, не отставая от прошиной пары. с аямовской трассы, продуваемой долинным ветром, сворачиваем в тайгу. полозья нарт вспахивают снежную целину в снежном окружении лесных дебрей, над которыми горит звездно-лунное небо. От нашего движения с деревьев срывается снег, иногда в таком количестве, что засыпает нарты вместе со мной. Я останавливаю своих олешков, сползаю с нарт в своем не по росту отцовском пальто, стряхиваю снег с себя, сгребаю с нарты и, воодушевляя олешек криками, продолжаю путь. иногда мне кажется окружающее фантастическим сном: этот жесткий звездный блеск всего купола неба, яркое лунное сияние, шорох скользящих полозьев, шумное дыхание животных и клубы пара, сверкающие снегопады с деревьев, красивые мрачно-завораживающие дали. мы перемещаемся в лунном пространстве, через снега и горы. Вокруг нетронутые снега, повитые замороженными дебрями тайги, мы то плывем, мягко покачиваясь, то вскидываемся, то проваливаемся, то, обливаясь потом и задыхаясь, барахтаемся в белой трясине заносов и сугробов, помогая уставшим животным одолевать очередной перевал. иногда проша поет что-то свое, тоскливо-беспредельное, как наша дорога, или искристый от звезд млечный путь, или бескрайний охват, скрипучего от мороза, снега. Но у любой песни есть конец, как и у дороги. Главное для нас - движение и терпеливое противостояние давлению многомерного пространства. проше помогает это делать песня, мелодия прадедов, идущая от проши, чтобы с ним ничего не случилось, и его песне не пришел конец. Воспитанный суровым временем, увы, я не знал ни одной молитвы и не испытывал робости и подавленности. Я был открыт миру, как парус свежему ветру, и верил в свою и прошину звезду. Заканчивалась новогодняя ночь. К утру луна скрылась за горизонтом, исчезло волшебство лунного света, воцарился мрак. ехали осторожно, едва различая стволы деревьев. Где-то неподалеку лаяли собаки. Значит приехали. Движение теней в слабо освещенной свечой палатке, гортанные голоса, короткие фразы на эвенкийском языке. Затеплилась железная печка, в палатке с холодом, мало уступающему наружному, потеплело. хозяйка очага - невысокая худощавая женщина средних лет поставила столик на низких ножках, появилось горячее оленье мясо, лепешки, чай и праздничное: сырые мозги, почки. От сытости и тепла я все больше и больше проваливался в сон. проша ушел в другую палатку, к своей семье. хозяин палатки хлопотал около меня, и, когда я определился, не снимая пальто, шапки, валенок, на оленьей шкуре, он поднял ее края и связал ремнем. Оказавшись в меховом рулоне, я посмеивался и пробовал шутить. и в ответ услышал: «Боюсь, замерзнешь». леДЯНые самОцВеты проснулся я от странных звуков, напоминающих песенку без слов, исполняемую детским нежным голоском. В палатке было тепло, топилась печка и никого не было. побуждаемый любопытством и желанием начать свой трудовой день, я освободился от мехового заключения и вышел из палатки. В ослепительном свете снега и солнца я увидел: по тропинке, соединяющей две палатки, ковылял ребенок двух-трех лет в одной коротенькой рубашонке, он сосал палец и извлекал звуки, которые я принял за песенку: «аа-аа». Не успел я опомниться от изумления, как из палатки выскочила молодая женщина, отшлепав малыша и прибавив к этому порцию справедливого словесного негодования, она подхватила его и скрылась в палатке. и хотя ярко светило солнце, снег был сух и скрипел под ногами. пар изо рта вырывался с шорохом, что говорило о нешуточном морозе, и в тени могло быть около пятидесяти. Я пошел вниз по пологому склону лиственничным бором, снег вокруг был истоптан оленями и идти было легко, вскоре я вышел к широкой реке и узнал ее - хатыми. просторная заболоченная долина, низкие берега, дремучие ельники, подпирающие стылое небо. Впереди на белой скатерти реки что-то сверкало, красиво переливалось зеленое с голубым. Это мне напомнило картину из довоенного детства в Золотинке, когда мы, детвора, бегали любоваться грудами цветного корунда, привезенного с рудника на Нюкже и сваленного у моста через иенгру. Взрослые наказывали нам не трогать дорогие камни. хатыминское цветное видение оказалось глыбами колотого льда, сложенного в пирамиды, как запас питьевой воды. Продолжение на след. стр. çËÍÓÎ‡È êÛÒ‡ÍÓ‚, Ô. óÛÎ¸Ï‡Ì êÄëëäÄáõ
RkJQdWJsaXNoZXIy MTc4MjM5