46 сама говорит, «из оленеводческого стойбища». «Уважение к минувшему – вот черта, отличающая нас от дикости». Пушкинский гений так взволновал и поразил молодого учителя Клавдию Макарову, что смыслом ее жизни стала борьба за сохранение души народа – языка, песни, обычаев. Тех, кто раньше тебя солнце увидел, слушай... Ее родители, Елизавета Михайловна и Иннокентий Семенович, – из старейших родов олекминских и тимптонских эвенков, кочевавших по Кабактану. Они хорошо знали маршруты своих кочевий, где есть сытые пастбища и реки для водопоя. На одно и то же место приходили лет через пять. Старшая сестра Валя родилась в тайге, и бабушка рассказывала, как только родившуюся девочку обмазывала сажей из очага. По древнему обычаю, сажа на лбу, носике и щечках ребенка накрепко привязывала его к родовому очагу. Каждая удачная охота заканчивалась кормлением огня (имты) и ниматом: дети охотника разносили куски мяса по всему табору. Первая осенняя добыча полностью отдавалась сородичам, себе – ни кусочка, чтобы не ушла удача. Эвенки строго соблюдали древнее как мир правило: добывай столько, сколько нужно на сегодня. Жили дружно, четверо детей с малых лет умели делать все, что делают взрослые. Когда пригоняли оленей, ребятня разжигала из лалбука (мха) и дров самнин – дымокуры, и благодарные животные, учуяв дым, вереницей подтягивались к палатке, спасаясь от гнуса. Женщины доили олених, а дети спешно привязывали оленят, смешно семенивших поскорее полакомиться молоком. Из оленьего молока в туесках сбивали масло, невероятно сытное и вкусное. Отношение к оленю было благоговейное. Их в прямом смысле знали в лицо. Во время отела дежурили днем и ночью – считали оленят. Дети чуть ли не с младенчества знали, что нельзя трогать руками новорожденного тугутенка. Запах человека отпугнет мать, и она может бросить детеныша. Никогда не разоряли гнезда птиц, даже близко не подходили к ним; свято выполнялся запрет не наступать на угли, бывшие кострища и оленью упряжь. И ни в коем случае нельзя произносить вслух слово «медведь», а говорить «коннорин» («черный») или еще лучше – «эhтэкэ» («дедушка»)... Мама научила детей всему, что знала сама: охотиться на зверя, ходить за оленятами, готовить еду, выделывать шкуры и шить красивую, легкую, и теплую одежду. Когда занималась шитьем, всегда тихонько пела одну и ту же песню. Если ее не было дома, с улицы можно было без труда угадать, в какую палатку она зашла, – оттуда слышался ее веселый смех. Деток Елизаветы Михайловны узнавали за версту. На каждом ладная шубка из оленьего меха (екода), беличья шапка с длинными ушами, расшитые цветными нитками рукавички. Сколько помнит Клавдия отца, всегда он что-нибудь делал. То видит его склоненным над только что сделанными нартами, по-хозяйски заправляющего упряжь. То зовет мать примерить лыжи (киннэл): новенькие, золотистые, обитые мягкой шкуркой, чтоб хорошо скользили. То выносит соседу из кузницы теплый еще охотничий нож (уткэн) – с длинным лезвием и длинной ручкой. С таким ножом и через чащу как медведь проберешься, и льда легко наколешь, и на оленя молодо вскочишь. Вся домашняя утварь (берестяные туеса, гуявуны, детские люльки), седла, арканы и рыболовные сети сделаны были его мастеровитыми руками. До конца дней своих носили родители серебряные обручальные кольца, выкованные в их кузнице. А отцовский хомус (по-эвенкийски, пэннивкэвун) до сих пор как память хранит Клавдия, его любимая дочь. Нахлынут воспоминания – заиграет, и станет на душе легче. Свет грустных глаз оленьих Любимого предмета в школе у Клавдии не было. Все нравилось. А вот русскому языку из всех отдавала предпочтение. Бывало, так расскажет и объяснит,
RkJQdWJsaXNoZXIy MTc4MjM5